В закоулках, непрошенно, по заросшему мхом асфальту,
где твое имя никогда до сих дней не звучало,
где с балконов парадных дым рвется из легких с прокуренными контральто,
посреди оставленного судном причала,
в молчаливом согласии с, в оцепенении
от бега частиц, от размытых картин, что дает катаракта,
в неприглядном правдивом стихотворении,
начинающегося в основом с затакта,
в сердце любимого образа-демона,
запечатленного и застрявшего на сетчатке,
в течении неумолимого времени,
заканчивающегося броском перчатки
(как полагается, с иконостасом на вынос)
в потрепанное чувством лицо
— больше нашел, чем утратил: вырос.
Звался, но так и не стал подлецом.
В месте, где каждый бордюр — это берег,
и все, кто хоть мельком похож на тебя — это судно,
не ждут у часов, не считают денег,
и любят лишь то, что дается трудно.
Но все очень просто ведь — все, чего я хочу,
умещается в короткое «ты».
Легче разжечь из своей плоти свечу,
чем бояться всю жизнь темноты.
И становишься тих, молчалив, спокоен.
Один на один с любовью, с городом, с горем.
Один на один не перемножить в «двое».
Это самое, что ни на есть, пустое
математическое действие — и самое первое.
Один на один с дыханием, образом и химерой.
Один на один с памятью.
С верой.
Так и живем, бесконечно танцуя
посреди этого города, посреди праздника, неприглашенно.
В твоем имени плещется море, и тщится речная грязь.
Никому не сорвать долгожданного поцелуя,
поправляя волосы танцовщицы у капюшона.
Получить же все можно, смеясь.
Боли не бойся, и не предавай доверие.
Самые острые рифы — самому парусному кораблю.
Я лучше всех в этом мире готовлю кровавую мэри.
И правдивее всех люблю.
17.12.14.